Швейцария

В застенках под Женевой

И.Н. Свинаренко, из книги «Русские сидят»

НЕ ШКОЛА ЖИЗНИ, А КУРОРТ?

— Вот бы съездить отдохнуть в Швейцарию! — мечтательно говорил мне знакомый полковник Юрий Афанасьев, когда я его навещал в Орловской женской колонии, которой он уж 22 года успешно руководит. Что понимал он под отдыхом в Швейцарии? Прогулки по берегу Женевского озера? Катание на лыжах? Курс омоложения в клинике для миллионеров La Prairie? Осмотр недвижимости, в которой ночевал русский террорист Lenin? Банальный шоппинг, наконец? Нет, нет… Полковник мечтал посидеть пару недель в какой–нибудь из швейцарских тюрем. Он однажды проехался по ним в ходе командировки. Изучая, как говорится, передовой опыт. Казенные деньги были потрачены не зря: начальника русской колонии таки пробрало.

Не прошло и месяца после той моей беседы с нашим тюремщиком, как нелегкая журналистская судьба забросила меня в ту самую Швейцарию. Все, что положено: горы, озера, фондю и прюно, и неизбежное при каждой поездке посещение кого–то из больных товарищей в знаменитой La Prairie, что в Монтре, в набоковских местах. Вот и на этот раз… Сидим внизу, в столовой, я разделяю трапезу с N., слишком знаменитым, чтоб называть его в таком интимном контексте. Кашка без соли, вареные овощи, вода минеральная без газа. Ведь печень на последнем издыхании! Он настаивает, чтоб все ее щупали, и делает при этом скорбное лицо. Тоска… После поднимаемся в нему в номер. Он достает из холодильника водочную бутылку со слезой и, ногтем выковырнувши из швейцарского офицерского складника пилу, ловко нарезает копченую колбасу Микояновского комбината, — такую возили с собой еще советские командировочные. Он что–то вяло, путано, но коротко мне объяснил, зачем были перед водкой все эти вареные морковки, и мучения, и произведенные на них бешеные траты.

— Сдохнешь же, так водку жрать с утра! — ответил я вяло.

— А мне и так, и этак три года осталось.

— Ну, хоть и три, так тебе ж их никто не гарантирует! И потом, человек же не просто смертен, но еще и внезапно смертен! — обменивались мы ничего и ни для кого не значащими репликами. Впрочем, кому интересны эти занудные и всем надоевшие разговоры про русскую–де самобытность и противоречивость, про особый путь и прочую заурядную заумь? Мы замолкли и махнули по полному, причем пошло хорошо. Сразу вспомнился полковник с глухой русской зоны и его мечта насчет отдыха в альпийской республике. Которому мы в тот момент так дорого и так противоречиво как раз и предавались. Отодвинув стаканы, которые преграждали мне путь к телефону, я кинулся  наносить необходимые звонки, и уже через пару дней входил в украшенные безобидной с виду решеткой ворота превентивной тюрьмы De Champ–Dollon, что в тишайшей сельской местности вблизи Женевы. В который раз подумалось про несовершенство и неточность русского языка, которая прет изо всех щелей. Prison preventive — это чтоб предотвратить совершение человеком шалостей или даже злодеяний. А наш «следственный изолятор»? По смыслу, так арестант вроде ведет следствие… Тем более что он чаще не за следствием числится, но за судом.

И ЭТО НАЗЫВАЕТСЯ ТЮРЬМА!

Зона начала производить впечатление еще до того, как я в нее вошел. Как сразу и легко я верно угадал, что теннисные корты во дворе — это не для тюремщиков, а как раз, наоборот, для зеков…

Вхожу, осматриваюсь. Вот, пожалуйте, уютные и небедные, с богатыми креслами холлы. Один для посетителей, другой для адвокатов. Решеточка на окнах здесь очень, очень декоративная, не грубая, даже с налетом высокохудожественности. Такая вполне могла бы украсить собой окно первого этажа московской квартиры.

Пока то да се, в холле я рассматривал ассортимент магазинчика, где отовариваются счастливые иностранные зеки, которым завидуют русские офицеры с тремя большими звездами. Чем украшают свой скупой тюремный быт узники застенков Альпийской республики? Расчески, бритвы, авторучки — это ясно. И батарейки, термоса, зажигалки, ножницы, и супы в пластиковых стаканах, и консервы.  Но кроме того горчица, майонез, печенье, кофе, чай «Липтон», хлопья, да видов 20 шоколада — все ж таки Швейцария. И даже — вот потеха! — карточные колоды. Все, правда, с приличными рубашками.

— А что ж карты у вас тут, по недосмотру что ли попали в ларек? — спрашиваю случившихся поблизости тюремщиков.

— В чем проблема? Отчего ж в картишки не перекинуться на, так сказать, досуге?

— Ну, а вдруг кого в карты проиграют, так ведь зарежут?

— Как это — проиграют? А… Ну, так зарезать можно и без карт, верно?

— Ну, а если кто всю одежу проиграет? Заходите вы в камеру, а там человек голый…

— Так взрослые же вроде люди, как такое возможно…

Да, взрослые, но ничто человеческое им не чуждо, даром что иностранцы. Там есть еще возле ларька замечательная витринка с изъятыми экспонатами. Сюда они попали благодаря шмону: так волны выкидывают на берег оставшиеся после кораблекрушения артефакты. Вот длинный острый осколок зеркала, наполовину обмотанный тряпкой, — это ножик, настоящее смертоносное оружие. Ботинок с дыркой в каблуке: там был тайник. Вот самодельный кастет из подручных безобидных вроде деталей — ключных колец. Они выкладываются стопками штук по 10, после связываются обрывками веревки. Пакет от молока, в котором в камеру пытались передать водку; не удалось: отняли у людей радость… Которая — одна из весьма немногих, каких можно достичь в тюрьме, и неустанно к себе манящая. Глянуть хоть на вот эти электроды — они были частью нелегального перегонного куба, смонтированного в камере. Людям трудно расставаться с предметами, которые согревали их на воле: вот растрепанная полураскрытая книжка, в которой между страниц было спрятано 11 600 долларов. Их сейчас имитируют бледные серые ксерокопии. И что роднит эту далекую тюрьму со скудными русскими аналогами — кипятильники, сделанные из пары ложек или вилок, а то и просто скрученные из какой–то нищей, как бы совершенно советской проволоки.

Вот вспомнилась эта советская нищета, и сразу стало ясно: до чего ж некстати! Нету здесь и следа казенной стыдной бедности наших учреждений (кроме уж тех, где гнездятся особо высокопоставленные потребители бесконечных богатств Родины с большой буквы). В особенности исправительных… Немало я их повидал в России, вот так же крутя головой на подступах к камерам, там, где еще почти сплошь одни тюремщики, Которые полагают, что с шиком устроились. У нас там и вагонкой обшитые стены, и двери из неказистой, но уж точно натуральной сосны, а у главного тюремщика еще и стены отделаны панелями из ДСП по примеру роскоши, виденной им чуть ли не в обкоме КПСС. Нет! У них же там из сотрудников Женевского СИЗО никто по обкомам не хаживал. И потому устроили они там простецкий, без потуг и без выдумки, заурядный европейский офис.

Вот и его хозяин выходит: подтянутый молодцеватый джентльмен с густым загаром (привезенным из Ниццы, как после выяснилось), с как бы соблазняющей счастливой улыбкой: таких во французском кино часто заставляют играть героев–любовников. Это директор тюрьмы месье Constantin Franziskakis; предки его, понятно, из греков. А вот и его зам: благообразный, с бакенбардами, которые он совсем недавно решил трансформировать в бороду, степенный седой мужчина зрелых лет Guy Savary. Два, знаете ли, парня с приветливыми лицами, непринужденными манерами, с веселенькими яркими галстуками.

— А вы что же в штатском ходите по тюрьме? — спрашиваю.

— Так а в чем же еще тут ходить? — недоумевают они.

— А–а! У вас, наверно, начальникам нельзя в форме показываться зекам на глаза! Чтоб их лишний раз не нервировать!

Не угадал я. Они по другой и очень простой причине не носят форму: оба штатские. Невероятно! Начальник тюрьмы — психолог. Зам — социолог. Каково? Хотя, впрочем, и президент у них тоже, извиняюсь, не из КГБ–шников.

— Так у вас и оружия значит нету? — легко догадываюсь я.

— Верно! — весело отвечают они. — Да и вообще внутри тюрьмы нет ни одного ствола. Так, дубинки одни…

— Позвольте! А если кто уйдет в побег? Как же вы будете за ним гнаться без оружия? Как будете в него стрелять «при попытке к бегству»?

— С какой стати мы должны гнаться? Мы же в тюрьме работаем и отвечаем только за то, что происходит внутри. А что снаружи — это не наше дело. Сбежит кто — пусть его полиция ловит. Там профи, они могут верно оценить обстановку и действовать соответственно. А если неподготовленный человек начнет стрелять в городе, вдруг он кого заденет нечаянно?  Нельзя ж так.

— То есть если кто сбежит, тюремщики будут по телефону вызывать полицию, как простые граждане, у которых пропала сумасшедшая бабушка?

— Ну да.

ИМПОРТ АРЕСТАНТОВ

Но кто ж там у них сидит?

Вот статистика за один случайно взятый день, которая тем не менее ситуацию отражает довольно верно. Больше всего откуда арестантов, интересно вам узнать? Так вот, из Албании. На втором месте — бывшая Югославия. Далее следует, как это ни странно, Франция. Из этих стран в Женевской тюрьме сидит человек по 40–50. По 10–15 — из Италии, Португалии, Алжира. По 5–10 — из Гвинеи–Бисау и просто Гвинеи, Анголы, Марокко, Ямайки, Колумбии. Пара–тройка обыкновенно из Румынии, Пакистана, Руанды, Боливии, Армении, Германии. Трудно себе представить эту тюрьму без хотя бы одного представителя Гамбии, Голландии, России, Берега Слоновой Кости, США, Ливии, Литвы, Палестины и/или Израиля. Вы спросите: отчего так много людей из Франции или, допустим, Италии? Дело не только в соседстве. Но также и в обилии в этих странах выходцев, соответственно, из того же Алжира и той же Албании, отметившихся в верхушке рейтинга…

Забавно также, что за последние 10 лет доля швейцарцев в Шамп–Доллон упала вдвое: с 20 процентов до 10. Легко также угадать, кого тут больше: коренных граждан или тех, кто тут недавно натурализовался. Забавно также, что число представленных на нарах народностей возросло с 50 до 60 — вот она, глобализация, в действии!

БУДНИ АЛЬПИЙСКИХ DETENUES

Как там сидится людям, как это все происходит? До какой степени это не похоже на наши Бутырки или Кресты? Забавно, что и в Швейцарии в тюрьмах встречается перенаселенность! Пожалуйте: проектная мощность СИЗО — 270 человек, а там сидит аж 330. Что, таки мы их уели? Но в две смены там никто не спит. Просто в трехместную камеру  вселяют четвертого, ставят ему койку, вот и все. Или, к примеру, одноэтажные кровати превращают в двухэтажные.

В целом жилищные условия в камерах, как легко догадаться, вполне приличные. Одноместная камера, таких тут 140, то есть в них, когда тюрьма не переполнена, сидит большинство — это комната площадью 12 с лишним метров. (В такой тут сидел русский арестант Михайлов, который обижается, когда его называют Михасем, и который за свою отсидку остудил у Швейцарского правосудия 800 000 здешних франков. Про него там рассказывают, что сидел он тихо, смотрел принесенный с воли телевизор и время от времени вызывал к себе ксендза. А после там сидел небезызвестный Пал Палыч Бородин). Соответственно, площадь трехместной камеры — , пятиместной — 38. В справке, посвященной жилищному вопросу, сделано примечание: площадь считается не только жилая, непременный совмещенный санузел тоже включен в квадратные метры.

Распорядок дня такой: в 7 часов завтрак, в 11 – ланч, в 17 — обед. Еда вполне приличная, фактически ресторанная. Баланды не подают. В день моего приезда  на ланч давали запеченного с картошкой окуня — весьма аппетитного вида и запаха — а еще йогурт и чай.     

Раз в день зек целый час гуляет по дворику, который покрыт тонкой, трехмиллиметровой, проволокой. Два часа в неделю можно заниматься в спортзале на тренажерах или играть в теннис. Можно читать книжки: их там насобирали аж 10 000 штук.

Но времени же еще остается куча. Чтоб оно пролетало быстрей, зек может трудиться на благо общества. Можно выпиливать лобзиком и после раскрашивать фанерных попугаев, которые неплохо раскупаются на воле. А можно работать на кухне, в пекарне, в переплетном цехе. По закону рабочий день зека длится 5,5 часов. И за него платят, причем без задержки, деньги: 15,5 франков за смену. Причем за еду не вычитают ни сантима: никто сюда сам не просился, посадило людей государство, насильно, вот пусть оно и кормит. Что оно и делает, причем очень неплохо.

ПРАВА ЧЕЛОВЕКА ЗАМИРАЮТ

— Вот сел у вас человек, и что? Вы же нарушаете его права! Ни выпить, ни с девушками подружиться… — говорю я директору Францискакису.

— Да, да… Ни алкоголя, ни секса (как в Советском Союзе, особенно в 1985 году — прим. авт.). Понимаете, в Швейцарии, когда человек садится в тюрьму, его гражданская личная свобода зека demeurs… — я по–французски не очень, но мне кажется, что последнее слово можно перевести как «замирает».

— Вы как понимаете: человека в тюрьму сажают, чтоб его изолировать от общества или чтоб его, гада, наказать? — я думаю о том, что в России множество людей не возражает против того, чтоб зеков мучили; сел — значит, есть за что, и не надо ему устраивать из отсидки санаторий!

— Человек изолирован — это и есть наказание! Но он может быть еще и дополнительно наказан. За физическую агрессию. Например, напал зек на охранника — получит 10 дней «кашо» (по–нашему, это ШИЗО, штрафной изолятор — прим. авт.) А там ни телевизора, ни книг… И первые четыре дня — без прогулок. 

НАСТОЛЬНАЯ КНИГА ЖЕНЕВСКОГО ЗЕКА

А вот замечательный документ, подаренный мне г–ном Францискакисом и вывезенный мной оттуда. Это брошюра с названием «Тюрьма De Champ–Dollon. Правила пребывания. К вашему вниманию. Дирекция». На обложке вверху справа стоит гриф: «russe». То есть труд этот издан на великом и могучем. Я вам дам оттуда краткие, но красноречивые цитатки.

«Вы можете получить бумагу и почтовые конверты для извещения Ваших родственников или друзей. Эсли (так в оригинале — прим. авт.) у Вас нет денег, то администрация тюрьмы готова оплатить почтовые расходы, естественно, в разумных пределах».

«Также Вы получаете: ручку, зубную щетку, зубную пасту, мыло, бритву, расческу».

«Тюремный персонал постарается ответить на все Ваши вопросы, но не забывайте, что в тюрьме Вы не одни».

«Вы обязаны содержать в порядке и чистоте вашу камеру, а также следующие предметы:

два одеяла

две простыни

одну наволочку

три полотенца (большое, маленькое и для посуды), одну подушку, две ложки (столовую и кофейную), вилку и пластиковый стакан».

«Телефонные разговоры запрещены, но в случае отсутствия другой возможности контакта с вашей семьей или в профессиональных целях вы можете получить специальное разрешение».

«Нижнее белье и носки Вы стираете сами в камере. Начальник этажа Вам выдаст стиральный порошок. Вы можете отдавать одежду в нашу бесплатную прачечную. Но мы не несем ответственности за кражу, потерю, исчезновение и т.п. имущества. При желании возможна платная химчистка».

«Наша служба проведет расследование вашего финанского (так там — прим. авт.) положения. И если она сочтет возможным, оплатит вашего адвоката». (Который, разумеется, строго обязателен — прим. авт.)

«Если вы желаете обменять валюту других стран на швейцарские франки, заполните специальный формуляр».

«Каждую неделю Вы можете брать разумное количество книг». (Устно мне разъяснили, что предел разумности — 10 наименований — прим. авт.)

«Священники независимы от администрации тюрьмы; Вы можете с ними встречаться наедине, в их кабинете. В любое время Вы можете попросить встречу. Также Вы можете переписываться… Если Вас никто не посещает, священники могут найти для Вас добровольных посетителей. Если вы желаете Раввина или Попа, сообщите начальнику блока».

(Нормально, не коробят вас эти бесконечные «Вы» с заглавной буквы? — прим. авт.)

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Да, много тут удовольствий, о которых может помечать русский офицер… Но теперь надо еще вам сказать, что в превентивной тюрьме такой,  как описанная выше — сидеть намного тяжелей, чем в настоящей. В швейцарских местах «отбытия наказания» (роскошный советский термин) зек получает дополнительные удовольствия. Так никто ему в камеру не подселит дополнительного сверхнормативного соседа. И телевизор будет не за дополнительную плату, а в обязательном порядке. А зек, отбыв половину наказания, может при хорошем поведении перейти на облегченный режим: в тюрьме он будет только ночевать, а на работу его на целый день будут выпускать на волю…