Денис Сивков об исследованиях науки и технологий
Денис Сивков — кандидат философских наук, доцент кафедры теоретической социологии и эпистемологии ИОН РАНХиГС, участник исследовательского проекта WrongTech, посвящённого изучению социотехнических барьеров в использовании технологий. В сферу его интересов входят исследования науки и технологий (STS), социология биомедицины, исследования мобильностей, экономическая антропология
Из этого текста вы узнаете:
— Как устроены исследования науки и технологий (science and technology studies, STS) и при чём тут «Догвилль» фон Триера
— Как изучать историю городского интернета, используя подходы STS
Прозрачные стены и стеклянные дома
Я начну с кинематографической иллюстрации. Есть известный фильм «Догвилль» Ларса фон Триера, 2005 года. Этот фильм начинается с крупного плана места, в котором будут происходить основные события — собственно, деревни Догвилль, «собачьей деревни». Обратите внимание, что взгляд Триера и наш зрительский — это взгляд социального ученого, социолога или антрополога. Сегодня, до сих пор, мы рассматриваем объекты, которые изучаем, будь то интернет или что-то ещё, как объект хорошо очерченный, имеющий границы; объект, в котором нас, как социальных ученых, интересуют люди.
Догвилль это город, нарисованный пунктирными линиями в чёрном ангаре: белым мелом или белой краской размечены улицы и дома, практически отсутствуют материальные объекты — они обозначают лишь некоторые символические точки. В одном из документальных фильмов я видел, как Триер заставлял актеров не смотреть сквозь стены — им было очень сложно этого не делать, они видели, что происходит на улице, находясь в своих домах. Собака в «Догвилле» обозначена пунктиром, как и кусты крыжовника, заборы, мост и многое другое.
Мы, социальные ученые, видим свой объект примерно так же: исключаем вещи и животных из мира, который исследуем. В связи с этим хочется вспомнить требования по отношению к социальному исследованию двух известных теоретиков, непримиримых врагов; на самом деле, как это часто бывает, в науке враги говорят об одном и том же, поэтому и ссорятся: это Эмиль Дюркгейм и Габриель Тард. У Дюркгейма есть в предисловии к «Самоубийству» такая фраза:
«Вместо того, чтобы предаваться метафизическим размышлениям по поводу социальных явлений, социолог должен взять объектом своих изысканий ясно очерченные группы фактов, на которые можно было бы указать, что называется, пальцем, у которых можно было бы точно отметить начало и конец — и пусть он вступит на эту почву с полной решительностью».
Обратите внимание, что город, представленный в «Догвилле», как объект исследования выглядит примерно так же: это то, что имеет четкие границы, это то, на что мы можем показать пальцем.
А теперь требование Тарда. В книге «Законы подражания» есть небольшой пассаж, где он рассуждает о преимуществах статистики. И он говорит примерно следующее:
Как бы было хорошо, если бы дома, в которых живут люди, изучаемые нами, были стеклянными; тогда бы мы точно видели все, что происходит внутри, и могли максимально подробно зафиксировать все происходящее, и в итоге свести это к статистическим таблицам.
Опять-таки в «Догвилле» мы видим реализацию этого требования. Тем не менее, мы живем в мире, где дома не стеклянные, а объекты не имеют четко очерченных границ: мы не можем указать на них пальцем, потому что они все время выходят за пределы нашего взгляда, нашего внимания и наших способностей на что-либо указывать. В этом смысле поворот к материальному, который я пытался проиллюстрировать этим замечательным фильмом (или, скорее, киновзглядом), заключается в следующей идее: огромное количество критически важных объектов исключается нами из исследования. Делая акцент только на человеческом, только на взаимодействиях между голыми людьми, которые живут в стеклянных домах в маленьких деревушках, мы забыли животных, материальные объекты и так далее. Антропологическое требование — мы должны включить сюда и тех, кого мы долгое время называли туземцами (мы не воспринимали их как людей). И в этом смысле изучение их поведения или ритуалов — тоже часть материального поворота.
Поворот к материальному это не только материализм, даже наоборот; дело в том, что материализм исходит из требования существования в некоторой единой субстанции.
Начиная с Аристотеля, мы считаем, что все материальные вещи обладают одинаковыми свойствами. Поворот к материальному как раз хочет уйти от этого требования в другую сторону: не существует одинаковых объектов.
В редукционистских объяснительных моделях мы выделяем некоторую субстанцию, материальную или социальную, и к этой субстанции так или иначе редуцируем все остальные объекты. А поворот к материальному — не о материальных объектах, а о разных объектах: у них разная природа, разный градиент сопротивления.
Социальное и материальное — взаимное влияние
Важный текст, который, пожалуй, стоит упомянуть — это книжка Бруно Латура «Пересборка социального» [Латур, 2014]. Она переведена на русский язык, достаточно известна и популярна среди почитателей творчества этого французского автора, философа и социолога. Латур говорит о том, что нужно бороться с социальным объяснением.
Что такое социальное объяснение в социальных науках? Это признание за обществом некоторой раз и навсегда данной субстанции, которая для социального ученого определяет все остальное. Если мы интерпретируем технический артефакт, то мы говорим: этот технический артефакт имеет такие-то характеристики в контексте использования в данном типе общества. И мы описываем, соответственно, работу этого артефакта в каких-то социальных условиях. Латур же совершенно справедливо замечает, что это приводит к определенным ошибкам, потому что социальное является результатом, оно складывается из того, каким образом другие силы его будут определять.
Мне кажется, что нужно сделать следующий шаг. Латур не может объяснить, каким образом существует такая простая штука как, допустим, обычай или ритуал. Ведь очевидно (и это работает даже в мире технологий): пусть какая-то вещь материальна или задействует материальные артефакты, но то, что мы называем ритуалом, имеет некоторую эфемерную природу, нематериальную.
Поворот к материальному исходит из того, что в какой-то момент ритуал может определять конфигурацию артефактов, а в какой-то момент, наоборот, конфигурация артефактов приводит к тому, что появляется некоторая практика, которую мы в итоге будем называть ритуалом.
Упомяну ещё одного социолога. Эмиль Дюркгейм — автор, который, как мне кажется, задавал достаточно нетривиальный для социологии вопрос. Будучи одним из отцов-основателей дисциплины, он при этом пытался превратить вот это эфемерное социальное, которое не является материальным, в вещь; он предлагал рассматривать социальные факты как вещи, и за этой, казалось бы, метафорической фразой стоит очень серьезная задача. Он доказывал, каким образом то, что мы называем социальным, может воздействовать на людей. Дюркгейм продемонстрировал, что и ритуал, и этические правила могут людей принуждать к чему-то; они оказывают на людей давление, не будучи материальными вещами. Но у него также есть любопытные пассажи, где он рассуждает о такого рода союзничестве.
Есть такая штука — флаг, за который некоторое количество людей готово умереть. Когда флаг возвращают с поля боя, он представляет собой всего лишь неприглядную тряпку, но эта неприглядная тряпка для тех, кто вернулся из боя, оказывается самой ценной вещью. Мы знаем все эти вещи, связанные с расформированием частей в случае утраты флага и т. д. Понятно, говорит Дюркгейм, что флаг оказывается такой очень эфемерной штукой — в том смысле, что она не совсем наблюдаема. Флаг в этом смысле выражает некоторое единство группы, готовность людей вместе делать что-то ради некоторых ценностей и идеалов. И вот ценности и идеалы, о которых он рассуждает, являются нематериальными вещами, но в то же время вещами, потому что они заставляют людей определенным образом действовать. И даже в случае неприглядности этой тряпки существует необходимость в материальном носителе — должна наглядно существовать штука, которую люди будут видеть и понимать, за что они будут умирать. Даже если это прожженный флаг, который выглядит на свой лад жалко, потому что в него попадали пули и осколки. И этот альянс между носителем и идеалом достаточно часто описывается Дюркгеймом как некоторый ключевой для гетерогенной реальности альянс. Важно понимать, что гетерогенная реальность — это реальность, в которой происходит не только напряжение конфликтов между объектами; они могут заключать союзы, могут действовать вместе и т. д.
Поворот к материальному. Сопротивление
Все объекты и субъекты, с которыми мы сталкиваемся — вещи, или животные, или люди — оказывают сопротивление. Прямо как в мультфильме «Козлёнок, который считал до десяти»: животные не хотят быть посчитанными, люди не хотят, чтобы их описывали определенным образом, они не хотят быть помещенными в классы или в какие-то группы и т. д. Они сопротивляются, обманывая нас в интервью, специально или нет, они не подстраиваются под наши объяснения, под тот тип связи, который мы стремимся навязать, конструируя реальность. Люди не дураки, они могут пойти в другую сторону, чем мы ожидали, или вообще не собраться. Они не любят, когда их считают.
Что значит «считают»? Мы рассчитываем, что построим людей в определённый порядок в соответствии со своим объяснением, своими ритуалами или даже в соответствии со своими тюремными камерами и учебными аудиториями, если использовать фукольдианский принцип организации пространства. Люди находят какие-то лазейки. Они сопротивляются подобного рода изучениям — как раз это сопротивление и уклонение являются интересными для STS.
Если в общих чертах представить онтологию, которую предлагает поворот к материальному, стоит заметить, что мир состоит из огромного количества действующих лиц, имеющих совершенно различную природу. Объекты, материальные или нематериальные, обладают силой или способностью изменять сегмент этого мира, больший или меньший. Соответственно, наша задача как исследователей — учитывать огромное количество этих сил и понимать, что их конфигурация при каждом заходе в поле, при каждом взоре на Догвилль может быть совершенно другой (об этом будет ниже).
Другое требование материального поворота заключается в том, что это антиредукционистская программа. Мы не можем сказать, что нас интересуют только вещи, только материальные объекты, потому что возможна ситуация, в которой вещь будет определяться чем-то другим. Воображением, например. Сила воображения окажется более действенной, чем буквальное сопротивление материала.
О гетерогенной реальности
Что это означает? Это означает, что каким-то образом друг к другу пытаются приладиться совершенно разные силы, и, соответственно, они оказывают друг на друга разное давление, они способны друг другу по-разному сопротивляться. Это реальность множественная (может быть несколько вариантов сборок одного и того же), гетерогенная (состоящая из элементов разной природы), потому что у нее существуют разные версии, разные сборки. Тут опять-таки хочется обратиться к одному из классиков.
У Георга Зиммеля есть серия очерков об итальянских городах: их некоторое время назад на русском языке выпустили под одной обложкой в издательстве Grundrisse [Зиммель, 2014]. Есть очерки, посвященные Риму, Венеции и Флоренции. Если их прочитать внимательно, то можно увидеть очень любопытную методологию исследования города, которую Зиммель там использует. У него нет типа города. Каждый новый город, который мы исследуем, будет представлять из себя уникальную конфигурацию, уникальную сборку, в которой конструкция будет определяться каким-то специфическим элементом. Сами по себе элементы нейтральны; восприятие красоты «основывается именно на эстетической нейтральности элементов и атомов мира, каждый из которых становится носителем красоты только в сочетании с другим, а другой — в свою очередь — только в сочетании с первым, так что красота присуща им всем и в то же время ни одному из них по отдельности» [Зиммель, 2014, с. 12]. Можно пойти еще дальше и сказать, что эта сборка, понятное дело, будет меняться в исторической перспективе (то есть Венеция XVII века и современная Венеция — это несколько разные сборки). Но, тем не менее, зиммелевский подход нетривиален: оказывается, мы не можем с одним и тем же понятием, с одной и той же рамкой города (или любого другого исследуемого объекта) подходить к любому другому городу. У нас радикальным образом, как описывает Зиммель, меняется сборка, в которой напряжение определяется той или иной конфигурацией элементов. В случае с Флоренцией это происходит одним образом, а в случае с Венецией или с Римом это происходит совершенно по-другому, хотя, казалось бы, мы имеем дело с тремя итальянскими городами.
Соответственно, мы имеем дело с разными сборками. Множественность при этом определяется ещё тем, что у нас нет никакого исходного изучаемого объекта, существующего самостоятельно, который мы разным образом интерпретируем и говорим, что у нас есть некоторое количество действующих лиц или групп, которые занимаются интерпретацией этого объекта. У нас происходит конкуренция сборок, потому что, когда мы имеем дело с технологическими объектами, часто мы понимаем, что эти технологические объекты настолько сложны, что у нас нет возможности найти некоторую правильную версию.
В мире технологического детерминизма принято считать, что инженерная версия — это более правильная версия. Но опыт использования технологических объектов пользователями показывает, что вообще-то зачастую всё работает вовсе не так, как хотелось бы инженерам. Опыт пользователей показывает, что объект умножается: есть этот объект для инженеров, каким он был задуман для использования, а есть реальные практики пользования, в которых некоторые вещи работают совершенно иначе. Простой пример: женщины (и не только) смотрят в черный экран смартфона, чтобы навести красоту. Не факт, что это было вшито в объект, задумано таким образом, но предмет используется достаточно активно вот так, и в этом смысле он умножается. Дело даже не в том, что это «правильное» или «неправильное» использование смартфона, а в том, что нет оригинального способа, нет оригинального смартфона. Часто инженеры говорят: «Мы придумали технологию, и мы знаем, как её на самом деле надо использовать». «Ну-ну», отвечают им пользователи, глядя в погасший экран своих айфонов и поправляя чёлку.
Значит, реальность множественна. Кроме того, реальность гетерогенна: элементы этой реальности имеют разную природу и по-разному воздействуют друг на друга, они могут находиться в конфликте или входить в альянс друг с другом, и в этом смысле они могут друг другу помогать, могут друг в друге нуждаться и становиться союзниками.
Здесь стоит вспомнить выдающийся текст Мишеля Калонна о морских гребешках, о социологии перевода [Каллон, 2015]. В статье рассказывается о том, как несколько учёных решили повлиять на численность популяции морских гребешков в бухте Сен-Бриё во Франции. Сборки или альянсы, как их называет Каллон, временные, и в этих альянсах участвуют представители разных природ, потому что в данных случаях речь идёт о коллекторах (это как бы инкубаторы для гребешков), рыбаках, гребешках, учёных, морских звёздах, которые являются естественными врагами гребешков, и даже морских течениях. Цель учёных — увеличить популяцию гребешков в бухте Сен-Бриё. Они договариваются с рыбаками, чтобы те не ловили гребешков в течение какого-то времени. Затем условно договариваются с гребешками, чтобы те прикреплялись к коллекторам. Коллекторы — это такие штуки, в которых личинки гребешков находятся в безопасности, вырастают там, и когда покидают коллектор, они уже в панцире, никто не может их съесть. Каллон описывает реальность через серию альянсов и предательств. Он утверждает, что нет изначально заданных идентичностей.
Все идентичности устанавливаются или обретаются в процессе переговоров, альянсов и предательств.
Разные акторы присоединяются к различным сборкам, а потом могут отказаться от этого участия. Повторю, у них нет изначально заданных идентичностей. Потому что учёные становятся учёными только тогда, когда они привлекают технологии, борются с течениями и звёздами. Гребешки вообще появляются в качестве существ, имеющих свой интерес, только когда участвуют в сборке коллектива. Кстати, дело кончилось серией предательств — сперва гребешки вступили в союз с учёными и прикреплялись к коллекторам, а затем предали их и перестали прикрепляться. Рыбаки выловили всех гребешков. Этот способ описания придаёт динамику гетерогенной реальности, в которой действуют существа разных природ и интересов.
О конструировании реальности
Реальность — это то, что мы создаем. Она производится не только через вмешательство исследователя (об этом будет сказано ниже). Вообще вся реальность (и особенно технологическая) — это то, что сделано, что было произведено или изготовлено определённым образом. При этом нужно понимать, что эта сконструированная реальность может быть сконструирована по-разному, потому что она формируется в определенных локальных условиях. Это касается и географии, и набора материальных предметов.
Кроме того, что мы называем конструированием? Это не только производство. Это еще и сети распределения, и сети потребления — потому что, как я уже говорил, потребление или использование различного рода вещей может быть разным. И опять-таки существует некоторое критическое количество локальных условий, которые определяют производство, потребление и распределение в данном случае. Соответственно, нужно понимать, что это конструирование не может быть произвольным. Или, другими словами, нужно говорить о том, что производство реальности, в том числе технологической, имеет некоторые ограничения.
Когда мы задействуем ресурсы воображения или фантазии, мы должны понимать, что столкнемся в производстве, потреблении или в чем-то другом с некоторыми ограничениями, с некоторыми онтологическими ограничениями, которые существуют в самих вещах материальной или нематериальной природы. И, соответственно, нельзя представить какую угодно вещь, но тем не менее многие авторы (можно здесь вспомнить Донну Харауэй и ее «Манифест киборгов» [Харауэй, 2018]) задействуют воображение. И в этом смысле вещи, которые не имеют материальной природы, тоже оказывают влияние на реальность, конфигурируют, изменяют её, пространство и время и т. д.
Я хотел бы вспомнить один текст, развивающий эту мысль. Есть такой автор в исследованиях науки и технологий — Тревор Пинч. У него есть отличная статья, она переведена на русский — «Укрощение нечеловеков» [Пинч, 2012]. В этой статье он рассказывает о своём опыте работы президентом ассоциации по благоустройству небольшого городка в Итаке, университетского городка, где он живет. И вот его выбрали президентом ассоциации. Это ситуация, в которой любые изменения в городе достаточно активно обсуждаются. Пинч рассказывает историю: местный раввин просит у ассоциации разрешения на установку стены Эрув. Стена Эрув невидимая, то есть её не существует. Но в то же время она существует, и она очень важна, поскольку позволяет в Шаббат делать какие-то вещи. Например, если вы находитесь под защитой Эрув, то вы можете перемещаться на инвалидной коляске. Само по себе перемещение в инвалидной коляске является проблематичным, потому что это работа, которую нельзя совершать в Шаббат, но находясь в контурах этой невидимой стены, это можно делать. Раввин в качестве аргумента говорит, мол, понимаете, это не какая-то там религиозная история, мы хотим просто облегчить жизнь некоторых людей, но, при этом, при всей невидимости этой стены, он хочет эту стену на заседании сделать видимой. У стены обозначен некоторый контур — как в детской игре, как в «Догвилле». Раввин просит разрешения использовать для этого уже существующую инфраструктуру, которая проходит по периметру поселения — например, электрические столбы. Но есть одно важное техническое требование: эти столбы должны стоять очень ровно. А поскольку они, понятное дело, стоят не идеально ровно, то их предполагалось выравнивать с помощью очень сложного оборудования. А в некоторых случаях ещё и помещать их в пластиковые кожухи, которые, собственно, обеспечивали бы эту прямоту.
И дальше следует блестящее рассуждение Пинча о том, как видимое и невидимое, воображаемое и техническое, религиозное и повседневное включено в обычную жизнь людей, как оно сталкивается друг с другом в этой комплексной гетерогенной реальности, где невозможно сказать с уверенностью, какая реальность является первичной или главной, потому что мы видим постоянную смену регистров. Мы видим, по сути дела, картину борьбы, в которую включены люди, религиозные традиции, Господь Бог в конце концов.
Этот текст очень хорош, потому что он показывает на нескольких примерах, насколько сложной может быть реальность. И проблема может оказаться в том (и в этом смысл исследования), чтобы некоторые невидимые вещи сделать видимыми.
О технике и инфраструктуре
Давайте я попытаюсь порассуждать о двух терминах, имеющих решающее значение для STS. Я буду говорить о понятии «технологический объект» и о понятии «инфраструктура», попробую показать, как они связаны друг с другом (или как не связаны).
Существует теоретическая конвенция в отношении технологических объектов, связанная с метафорой черного ящика. Эта метафора приходит из кибернетики, её активно использует Эшби, например [Эшби, 2016]. У него можно прочитать, что вообще-то действия дверного замка для обывателей зачастую являются черным ящиком, потому что, когда мы открываем этот замок, мы не задумываемся о его внутреннем устройстве. И дверной замок вдруг становится проблемой, когда ломается, особенно если мы оказались с той стороны двери. Часто нам в такой ситуации нужна помощь специалиста из МЧС или какого-нибудь мастера на все руки, который сможет замок починить. Соответственно, технологическим объектом мы можем назвать любой объект, внутренняя сложность которого при использовании будет непрозрачной. Поскольку мы претендуем на социальные исследования, когда мы называем этот объект черным ящиком, мы не обязательно имеем в виду техническое действие, заложенное в него инженерами.
В случае с замком — как собачка с другими деталями взаимодействует и т. д. Мы должны понимать, что в этот объект, непрозрачный для нас, вшиты все эти силы: моральные обязательства, ритуалы, социальные отношения, в конце концов.
У Латура в тексте «Социология одной двери» доводчик, который управляет дверью, показан как очень сложный моральный объект — он освобождает людей от необходимости придерживать дверь, заботиться о другом человеке. Он начинает выполнять эту моральную работу. Простой, казалось бы, гидравлический доводчик оказывается такого рода чёрным ящиком: при исследовании мы этот чёрный ящик приоткрываем и видим, что технологический объект обладает не только техническим устройством взаимодействующих друг с другом деталей, но и сложным устройством социотехнического характера, потому что технологии, мораль и прочие вещи начинают переплетаться и влиять друг на друга.
Что касается понятия «инфраструктура», очень модного в последнее время, здесь другая метафора. Это не метафора чёрного ящика, потому что, когда мы имеем дело с технологическим объектом, мы так или иначе видим некоторые его границы. В случае с гаджетами это понятно: вот мой телефон, я не знаю, как он работает, я испытываю сложности при его использовании (не знаю, как вы), и мне нужно попросить совета не у гугла, а у друзей, чтобы понять, что мне нужно. И все равно я не использую какие-то приложения. В общем, сфера использования смартфона достаточно ограниченна, и понятно, что эта штука напичкана какими-то возможностями, которые я никогда не использую. Я вижу определённые границы этого объекта, но его внутренний комплекс оказывается недоступным для меня.
В случае с инфраструктурой огромное количество связанных друг с другом черных ящиков вообще невидимы для нас. Инфраструктура — это то, что мы вообще не замечаем, это то, что обеспечивает наше с вами перемещение или нашу жизнь в целом — как, например, инфраструктура электричества, или инфраструктура естественного газа, или как транспортные инфраструктуры. Мы не замечаем их до определенного момента — пока они не сломаются. Сравните: чёрный ящик сам по себе принципиально виден, но нам не видно его внутреннее устройство, мы не особо о нём заботимся. Инфраструктуры мы вообще не замечаем.
В какой-то момент я начал жить самостоятельно и стал платить за квартиру — не за аренду, а именно за коммунальные платежи. И я помню, что очень сильно удивился, потому что для меня вдруг стало очевидным существование сетей в квартире. Отдавая за них добрую порцию заработанных денег, я осознал, что они вдруг стали существовать — до этого всё это считалось само собой разумеющимся. Инфраструктура становится видимой и проблематичной в такие моменты.
В то же время исследователи отмечают, что инфраструктуры существуют в разных режимах — некоторые из них изначально создаются видимыми.
Например, мы строим дорогу, которая никуда не ведёт и заканчивается где-нибудь в тайге, — мы это делаем, чтобы продемонстрировать мощь государства. В этом смысле советские инфраструктуры, как инфраструктуры Глобального Юга, зачастую очень даже видимы. Они выполняют другую функцию, и при этом они не перестают быть инфраструктурами. Дорога фактически является эстетическим проектом — она показывает мощь государства.
Вот пример с дорожной инфраструктурой в Албании — исследование антрополога Димитриса Далакоглу [Dalakoglou, 2012]. После войны Албания была одной из ведущих европейских стран по развитости сети дорог — горных дорог, которые сложно строить и ремонтировать, потому что их размывает и т. д. При этом всего лишь 1% жителей страны имел доступ к автомобилям, и, более того, значительная часть албанского населения не имела права выезда за пределы места проживания. Чтобы поехать в столицу на какой-нибудь фестиваль фольклорной музыки, нужно было брать специальное разрешение в органах безопасности. Это была потрясающая история, когда горная страна имеет огромную сеть дорог, но эти дороги практически не используются. Так было до 1991 года. Понятно, что в этом случае инфраструктура выполняет другую функцию — функцию консолидации или функцию собственного конструирования албанского социалистического общества. Сегодня информанты, которые общаются с антропологами, могут ткнуть пальцем и сказать: «Я строил вот эту дорогу» или «Я ремонтировал эту дорогу». Постройкой дорог занимались все: пионеры, заключенные, солдаты. А после 1991 года ситуация радикальным образом изменилась — количество машин увеличилось в сотни, в тысячи раз, потому что 90% населения получило дешевые подержанные автомобили из Европы. Тогда Албания стала для жителей хабом: по этим дорогам ехали на работу в Грецию, в Германию. Значительное количество работоспособного населения эмигрировало. Тогда эти инфраструктуры получили новый смысл.
То, как работает инфраструктура, видимая или не видимая до определенного момента, — это объект исследований, на который стоит обращать внимание. Как только мы начинаем черные ящики связывать друг с другом, как в случае с интернетом, у нас появляется то, что мы называем инфраструктурой. Когда мы вспоминаем о проблемах с интернетом? Как только он перестает работать — в этот момент инфраструктура становится более или менее действующей и может стать объектом исследования.
О фигуре исследователя
Понятно, что сам исследователь, будучи действующим лицом, приходя в поле, приносит с собой существенные изменения. И все что он может зафиксировать в поле, — это некоторая совокупность изменений, которые он принес. Нетронутых полей нет: каждый раз, когда мы приходим исследовать объект, будь то интернет, пользователь или что-то еще, все, с чем мы можем работать — это некоторое возмущение, которое мы сами туда приносим. Но это возмущение может зацепить какие-то другие вещи, которые могут оказаться интересными для нас, или рассказать что-то о том объекте, который мы выбрали для исследования. Еще раз: эта реальность — множественная, потому что у нее существуют разные версии, разные сборки.
Что еще почитать по теме
· Bijker, W. E. (1995). Of bicycles, bakelites, and bulbs: Toward a theory of sociotechnical change / Wiebe E. Bijker. Inside technology. Cambridge, Mass., London: MIT Press.
· Latour, B., & Woolgar, S. (1986). Laboratory life: The construction of scientific facts. Princeton N.J.: Princeton University Press.
· Sismondo, S. (2010). An introduction to science and technology studies (2nd ed.). Chichester: Wiley-Blackwell.
· Латур, Б. (2013). Наука в действии: Следуя за учеными и инженерами внутри общества. Санкт-Петербург: Издательство Европейского университета.
· Ло, Д. (2015). После метода: беспорядок и социальная наука. Москва: Издательство Института Гайдара.
· Мол, А. (2017). Множественное тело: Онтология в медицинской практике. Пермь: Гиле Пресс.
Библиография
Dalakoglou, D. (2012). ‘The Road from Capitalism to Capitalism’: Infrastructures of (Post)Socialism in Albania. Mobilities, 7(4), 571–586. https://doi.org/10.1080/17450101.2012.718939
Зиммель, Г. (2014). Рим, Флоренция, Венеция. Москва: GRUNDRISSE.
Каллон, М. (2015). Некоторые элементы социологии перевода: одомашнивание морских гребешков и рыбаков залива Сен-Бриё. Социология власти. (1), 196–231.
Латур, Б. (2014). Пересборка социального: Введение в актарно-сетевую теорию. Москва: Изд. дом Высшей школы экономики.
Пинч, Т. (2012). Укрощение нечеловеков. Некоторые рутинные онтологические исследования. In О. Е. Столярова (Ed.), Онтологии артефактов: взаимодействие "естественных" и "искусственных" компонентов жизненного мира (pp. 352–374). Москва: Дело.
Харауэй, Д. (2017). Манифест киборгов: наука, технология, и социалистический феминизм 1980-х. Москва: Ад Маргинем Пресс.
Эшби, У.Р. (2016). Введение в кибернетику. Москва: URSS.