Куда ты пойдешь, когда станет плохо?

Мне надоело сидеть за проектом. Пухнет голова. Не помогают даже сладости и газировка. Зря только деньги спустил.

МЧС предупредил, что Москву ждет наводнение. Но оставаться дома нельзя. Свежий воздух – единственное, что поможет мне доделать расширения. Лучший вариант – свежий воздух центра.

Возможно, я давно не спал. Но книга начинает мне нравиться. Могут гуманитарии сделать красиво. Даже без кода.

Правда, пока хочу свалить от дел подальше. Нужна передышка, а то без сна я даже гумов зауважал. Пойду от «Красных ворот» к Чистопрудному. Оттуда, может, спущусь к корпусу на Покровке.

Гулять с пустотой в ушах – дело для мечтателей. Это они вслушиваются в город и что-то себе воображают. Я же включаю наушники. Да, это лучшее из достижений людей.

Недавно вернулись Kuji. Так почему бы не подключить именно их? Коняев под запись без Каргинова – что может быть лучше? Никакой, получается, воды. Только фактура и наука. Прежде всего – математика.

Шагаю к «Чистым» под умный подкаст. Кстати, неплохо было бы заглянуть за ужином. Протянуть целый день на сладостях из «Азбуки» – не вариант. Бургер с картошкой – другое дело.

Ужин в фастфуде – не повод покинуть маршрут. Тем более что голова пока не прошла. Впереди – бульвар. Даже несмотря на погоду.

Гулять по Москве под мокрый снег – лучшая мотивация. Обязательно захочешь отыскать работу, которая откроет путь на Мальдивы. Или хотя бы на Кипр.

А я ведь почти ухватился за такой шанс. Недавно пошел на испытательный срок в IT-компанию. Офис – как раз в Лимасоле. Не распылялся бы на проекты для гуманитариев, точно нашел бы время. А так – не справился.

Кстати, неплохо было бы поболтать с Кириллом. Давно не говорили, а ведь он как раз на Кипре – пару дней назад выкладывал оттуда фотки.

Подкаст: Кирилл Чернышов

Проджект-менеджер, который релоцировался на Кипр

Ладно, у Кирилла слишком сладкая жизнь. Пять минут до моря, полчаса до природы – все равно что идти к Москва-реке через Парк Горького.

Может, не так и круто на югах? Много ведь кто бежит именно в Москву, к ее суровому климату и страшной зиме, а потом остается в столице – то ли за работой, то ли за образом жизни, то ли за людьми.

История: Гелена Гринёва

«Артефикатор действительности», сценарист, писатель и художник

Я чувствовала себя избранным человеком, богом поцелованным.
И я понимала, что Москва около моих ног. Я была ребенком.

Дискомфорт я испытала один раз, собственно говоря, в день приезда. Мне дали какие-то документы: нужно было ехать в общежитие устраиваться. И когда я приехала, выяснилось, что там уже никого не заселяют, потому что поздно. Я была в совершеннейшей растерянности: у меня вообще никаких знакомых в Москве. Просто вообще никого.

Я добрела до Академической, потому что общежитие было на Шверника, между Академической и Шаболовкой тогда, села на пандус метро снаружи, просто с чемоданом с каким-то дурацким. И сидела, и плакала. И вдруг около меня остановилась машина, открылось окно, и очаровательный молодой человек, похожий на Лермонтова, спросил меня: «Девочка, что ты плачешь?» А мне мама сказала, чтобы я ни за что никогда ни с кем не разговаривала в Москве.

Я посмотрела на него букой. Он сказал: «Давайте я вам помогу, может быть вам чемодан донести?»  А мне мама сказала: «Никому не отдавай чемодан, непосильным трудом нажитое имущество. Это все, что у тебя есть».

Надо еще сказать, что это были совершенно нищие годы. Меня собирали в эту поездку как на свадьбу. Было понятно, что приданого у меня уже не будет, потому что все было куплено в эту поездку. И новые сапоги, и еще непонятно что.

Я этот чемодан к себе придвинула, мол «ни за что не отдам тебе, супостат». Этот молодой человек вышел из машины. Тут я поняла, что бояться его не следует, потому что он был крохотный. Крохотный молодой человек. Это был Молекула, с которым я познакомилась в первый день своего приезда в Москву. Он меня отвез к своей маме, которая стала моей московкой мамой Люсей. Собственно говоря, ею до сих пор и является. Он мой друг, уже страшно сказать сколько лет.

Это были времена, когда было модно быть умным.

Мы поступили, преодолев огромные конкурсы, не по блату, а благодаря собственным каким-то знаниям и способностям, и мы не испытывали никаких комплексов. Москвичи приезжали к нам, москвичи хотели с нами дружить. На журфаке было тогда международное отделение, на котором учились только мальчики и только москвичи. Эти мальчики ухаживали только за нами. Эти мальчики приглашали нас к себе и доставали видеомагнитофоны. В те времена это была страшная редкость, их привозили из-за границы. Они показывали нам журналы Playboy и доставали виски. Моя соседка по комнате шутила, что проходимость нашей комнаты сравнима с проходимостью метро, потому что у нас обитали все, включая москвичей.

Я помню, что мама мне прислала варенье, которое разбилось в посылке, а мама замотала эту посылку в какое-то ватное одеяло. И посылка пришла вся мохнатая от плесени, зеленая, но мы все равно съели это варенье, чуть ли не высасывая из одеяла. Еще с нами в комнате жила девочка из Мурманска. Ей присылали то ли омуля, то ли еще какую-то рыбу. Короче говоря, жили вообще непонятно как, но при этом к нам приходили гости и бесконечно пили пустой чай, обсуждая Маркеса или Кортасара. Так прошло 3 года.

После этого у меня случилась очень интересная история. Я не буду вдаваться в подробности, потому что они связаны со сложными перипетиями моей личной жизни. Короче говоря, два старших курса, 4-й и 5-й, я жила в сквоте.

Мы узнали это слово «сквот» от журналистов «Шпигеля»,
которые к нам пришли в какой-то момент брать интервью. 

Вообще, это фантастическая история…

Это фантастическая история, это центр Москвы. Естественно, я очень хорошо знаю центр Москвы, Патриаршие. И вообще всю эту культуру эстетской Москвы. Там рядом зал Чайковского, в который мы постоянно ходили, театр Моссовета.

Мы проводили там очень много времени и вели такую снобско-культурную жизнь, несмотря на тотальную нищету. 

Но когда я рассказываю детям, что ничего не было, я вдруг понимаю, что мы на этом совершенно не зацикливались. Я помню только один случай, когда я там чем-то болела, типа бронхита…

Не было лекарств?

У Булгаковского дома была еще постоянная война с жэками, которые пытались нас отрезать от телефонов, от света, но это все чинилось. И это был тот этап, когда они отрезали нам отопление. И был страшный холод, какая-то поздняя осень, и я болела. Ко мне заходят мои товарищи: «Чем тебя порадовать?» Я так смотрела на них: «Знаете, мне очень хочется томатного сока». И они принесли мне. Тогда томатный сок продавался в трехлитровых банках закатанных. Они мне принесли тогда томатный сок. И это был какой-то праздник наш всеобщий. Вот такая вот была жизнь. 

Это кино!

Да, это кино, или роман, или все что угодно. Самое главное, как до меня доходят слухи, потом один из обитателей этого сквота разбогател и купил себе там квартиру. Я туда никогда не ходила после.

А как ощущалась тогда и ощущается ли теперь разница между Москвой и родным Саратовым?

Я уезжала из Саратова девочкой маленькой. Я жила в самом центре города. Я ходила в самую элитную школу. Это некорректное слово «элитная», но в самую такую. Я из достаточно простой семьи, у меня папа инженер-биолог, мама – учительница. И меня взяли в эту школу, потому что я была дочерью учителя. Были такие преференции. Я знала только центр города. Более того, я и сейчас, приезжая в Саратов, понимаю, что я этот город не знаю. Я знала красивую набережную, какие-то красивые переулки, центральную улицу, на которой стоит консерватория в неоготическом стиле. Я не знала изнанки жизни. Примерно то же самое и в Москве. Это зависит от того, что ты хочешь увидеть. Ты понимаешь, это было время, когда из-за комфорта не заморачивались. Есть возраст, когда из-за этого не заморачиваешься. Мы были нацелены совершенно на другое. 

Всю свою оборванность в одежде мы выдавали за эпатажность. 

Я, по крайней мере, выдавала. Отсутствие еды нас вообще никак не смущало. Когда мы жили в сквоте, нам нравилось, что мы живем в самом центре. Мы были ужасными киноманами. Тогда появились все эти толстые журналы, которые мы читали, открывали для себя литературу, и нашу, и не нашу, и для которых мы писали. 

Но, честно тебе скажу, я очень долго не чувствовала себя москвичкой.
И я не уверена, что я чувствую себя москвичкой теперь.
И главное, что я этого не хотела. 

Я же в детстве жила не только в Саратове, я жила в разных городах. В том числе и в Риге какое-то время. Мне всегда не нравился московский климат. Мне всегда казалось, что здесь очень холодно, здесь мрачно. И я, кстати говоря, после университета хотела уехать из Москвы. Я все университетские годы ездила на практику в Ригу. Там был замечательный совершенно журнал, они были готовы даже опубликовать мою дипломную работу, хотели меня туда взять. Я себя мыслила в Латвии, мне очень там было комфортно, я очень любила Ригу. Но когда я закончила, Латвия стала свободной и самостоятельной страной. Друзья, у которых я работала, люди, с которыми я подружилась там, сказали: 

«Извини, ты теперь считаешься иностранкой,
мы должны заплатить за тебя 30 тысяч долларов,
а у нас, у редакции, этого нет, и у тебя, наверное, тоже».

Таким образом я осталась в Москве.

Единственный раз, когда я почувствовала себя понаехавшей, – это было время после университета. У меня уже родилась Саша. Я не хотела выходить замуж за ее отца, потому что он меня как-то спросил: «А ты со мной, потому что я москвич?» Это для меня было страшным изумлением, потому что я никогда так к этому вопросу не подходила.

Мой муж был настоящий москвич (Примечание редакции: Муж Гелы – Василий Голованов, сын Ярослава Голованова, писатель). Надо заметить даже по вот этому вопросу. 90-й год, все сломалось. У меня не было прописки московской. А в это время в Москве ввели талоны, талоны на все. Вот просто на все. Я помню, что я с коляской зашла в магазин и мне не продали набор иголок. У меня поехали колготки, я хотела зашить себе колготки. В те временя зашивали колготки. 

Да, я тоже помню такое.

И мне не продали этот набор, потому что у меня не было карточки москвича. 

Я рассказываю своей дочери, что первую ее кашу я варила ей не на молоке,
а на мороженом, потому что мороженое в киосках продавалось без этой карточки.
Но на самом деле это было время проверок. 

Меня позвала жить к себе университетская подруга, москвичка. У нее было трое детей. Муж бросил ее, женился на француженке, уехал во Францию. Она была из Белоруссии. Папа у нее один из самых известных в то время журналистов и писателей, публицистов скажем так, Белоруссии был. Она считалась состоятельной девушкой, ей на окончание университета подарили квартиру.

Это была крошечная квартира, с сидячей ванной, однокомнатная, с кухней 3 метра квадратных. Я работала для «Московских новостей», там что-то переводила, какие-то иллюстрации делала. Это был совсем тяжелый момент, особенно если учесть, что в какой-то из дней мы проснулись, выяснилось, что случилась денежная реформа. Вчера килограмм яблок стоил 50 копеек, а сегодня он стоил 50 рублей. Эпично.

Это было время, когда можно было отличить москвича от немосквича. Я была тем самым немосквичом. И это было унизительно, очень унизительно. Это было унизительно и для москвичей.

Я помню, чем я занималась еще. Я на Арбате продавала свои картинки. Это было, кстати говоря, и до рождения Саши. Помню, я продала какие-то картинки и на эти деньги мы с подругой, которая впоследствии меня и приютила, с ее тремя детьми, поехали в Крым, где провели все лето.

И я помню, что на Арбате я познакомилась с американцами. А надо еще заметить, что диплом у меня был по современной переводной американской поэзии. Когда я им рассказывала об их поэтах, они, конечно, были очень впечатлены. И мы подружились. К нам с подругой пришли в гости американцы, мы с совершенно выпученными глазами, потому что надо чем-то кормить этих людей. Пошли в магазин, у подруги была последняя карточка на сыр. И мы стояли зимой на улице в длиннющей очереди. Никто не пропускал, несмотря на мою коляску, на этих трех ее детей, которые всех сводили с ума своими воплями. И все-таки мы выстояли эту часовую очередь, и нам дали сыр, и мы выходим, эти два американца смотрят: «Это что? Мы стояли в очереди вот за этим кусочком сыра?» А там его дали граммов 400.

Мы летом с ними познакомились, и вот они зимой опять приехали в Россию. Они привезли нам подарок – комбайн кухонный. «Вы проверьте, проверьте его, это же прекрасная вещь!» Моя подруга говорит: «Я даже не знаю, как его включать». «В него надо что-то положить». Все, что мы могли в него положить, – это была бумага, на которой мы печатали наши работы для изданий всяких. 

И я помню, как мы, к изумлению этих двух американцев, рубили эту бумагу то ломтиками, то нашинковывали ее как-то еще. Такое было время. 

Из этого вытекает вопрос: чему вас научила Москва. Как вы ощущаете, про что этот город в большей степени?

Я давно определила себя космополитом. Москва меня сформировала как личность абсолютно свободную, человека, который не оглядывается на какие-то стереотипы. И это причем не только я. Это и мои друзья, с которыми мы поддерживаем отношения после университета. Это очень независимые в творческом плане люди.

Я же впоследствии вышла замуж за москвича, и не просто за москвича, еще сыписью он был. Это такая градация в Передлкино. Сыпись – это значит сын писателя, допись – это дочь писателя. Жопись – это жена писатела. Я значит вышла замуж за сыпись. И стала жосыпись. Жена сына писателя.

Это абсолютно мое личное суждение, основанное на опыте и на общении с моими друзьями. Люди, которые понаехавшие, они более витальные, на мой взгляд, потому что москвичи, с которыми мы встречались, – это все-таки были люди упакованные. У них был стартовый капитал, их в социальные лифты сажали. А нам приходилось этого добиваться самим.

Москва, наверное, формирует бесстрашие. 

Помимо всего прочего, я очень социальный человек, мне интересны люди. Я склонна к какому-то безудержному общению. Надо мной смеются дети, потому что все люди даже на автобусной остановке начинают рассказывать мне о своих судьбах. А если они не рассказывают, то я начинаю расспрашивать детали со всей присущей мне эмпатией сама. В социальном плане мне в Москве было несложно. 

А у вас сейчас нет ощущения от Москвы, что она немножко неживая что ли стала? Люди есть, чисто, удобно, но вот сквотов уже нет таких, о которых вы говорите… 

Мы этого не знаем, Ань. Может быть, они и есть.

Извините, я перебью. Такая Москва, немножко как будто рафинированная что ли…

Город разный. Я очень не люблю стереотипы. Понимаешь, когда говорят, что Питер – это культурная столица. А ты приезжаешь туда в какой-нибудь район Нарвской заставы и видишь  сплошную алкашню, матерящуюся. По-питерски, конечно, матерящуюся, не так, как хабалистые москвичи, а очень интеллигентно… Это все смешно. Да, есть интеллигентные люди в Питере, безусловно. Я с ними знакома. 

И я вижу эти руины. Город, построенный Шехтелем, превращенный в руины. Классицизм с отваленными носами и отбитой штукатуркой,
и с канализацией, которая течет по улицам,
и газом, который выведен наружу и тянется в желтых таких трубах.
Понимаешь, это не только в Саратове. 

Я была в разных городах. В Чите, которая зимой покрыта коркой черного наста, потому что там котельные топятся углем. 70-летняя старуха идет к колонке в расшитых валенках по городу Чермоз Пермского края и говорит: «Ну ничего, движение – это жизнь, остановка – это смерть».

Или когда заходишь у нее в туалет, там стоит унитаз, накрытый какой-то салфеточкой вязаной. Она живет на первом этаже в трехэтажном доме. У нее там 3 трубы диаметром по 30 сантиметров, наверное. Я выхожу из туалета: «Скажите, пожалуйста, а что вот это за трубы?» «Ну как что, у нас же нет канализации, у нас выгребная яма под домом. И эта труба со второго этажа, а это с третьего». И что тут сказать?

С одной стороны, они ненавидят Москву, но это не значит, что они хотят ее руинировать. Наверное, они просто хотят жить так же. И глупо говорить, что давайте закроем все кафе, где люди могут подключиться к Wi-Fi и сидеть просто работать, чтобы не сидеть дома, когда у тебя за спиной прыгает ребенок, например. И когда ты гуляешь по городу – действительно удобная городская среда. В этом нет ничего предосудительного. Я уверена, что эти люди хотят того же. Но, к сожалению, не могут себе позволить. 

Я скорее говорила об унификации какой-то. Стандартный торговый центр, стандартный детский сад, школа в каждом районе, не убивает ли это ауру города?

Ты сейчас говоришь о новых районах. Вот у нас, например, одна часть семьи живет в старом доме, в старом районе, а вторая часть семьи – в новом. Я должна сказать, что вот этот новый район помимо того, что он удобен, он еще и эстетически крут, потому что его делали профессионалы. Они создают не только удобную, но еще и очень привлекательную среду, там какие-то и фонтаны и все что угодно.

А с другой стороны Ботанического сада живем мы. С очаровательной бабушкой Любовью, которая разводит свой странный кичевый садик под домом, и она была до слез благодарна, когда мы подарили ей скворечник в виде какого-то замка. Что значит убивает? Существует эстетика пятиэтажек. Я жила в разных районах. И знаю город не только в центре, но и на тогдашних окраинах. Я жила в Измайлово в пятиэтажках, где во дворе сушилось белье на таких растяжках металлических. Так что ты думаешь? Я недавно поехала туда гулять, и точно так же все происходит. Эти пятиэтажки стоят. Ну да, ну гастроном теперь называется не гастроном…

Среда тоже адаптируется. Она адаптируется не то что москвичами-немосквичами. А есть энтузиазм, есть эта какая-то корпоративность, люди заряжаются друг от друга или нет. Я не склонна считать, что Москва в этом смысле чем-то отличается от каких-то других городов. Она просто больше. 

Здесь сложнее. Здесь это больше веерно представлено, это сложнее сканировать, потому что для этого нужно погружаться и хорошо детально изучать всякие места. 

Хорошо, тогда вопрос, какой район у вас любимый сейчас? Почему? Что больше всего нравится в городе? 

Нет, ну конечно, я уже это все воспринимаю как свой дом. Это ВДНХ, Ботанический сад, Останкинский парк, это часть же Шереметьевской усадьбы. Часть, сформированная от Останкинского парка, через ВДНХ и даже идущая по одной стороне Ботанического сада, это обустроено еще в шереметьевские времена. Московская Венеция. Там такая система прудов, маленьких плотинок, всегда было очень красиво, да и красиво там до сих пор.

Очень, на мой взгляд, хорошо осовременивают ВДНХ. Я помню, что как только мы там начали жить, я носилась с безумной идеей, что на ВДНХ надо сделать заповедник социализма, чтобы ездили там какие-нибудь запорожцы. Но, видишь, Советский Союз к нам вернулся, заповедник делать не актуально. Но там очень много современных каких-то мест появилось. Какие-то лектории, очень стильно сделали места отдыха. Мне кажется, такая замечательная московская эклектика. 

У меня в свое время родилась метафора, что Москва построена, особенно современная, в результате урагана. Когда вдруг стоит здание в классическом стиле, а наверх ураганом занесло какую-то беседку. Или вдруг какой-то там бывшей церкви все-таки восстановили колокольню, но с этой стороны прилепили какой-то аквариумный куб. Это очень круто.

Конечно, я очень люблю центр. Люблю Измайловский остров, потому что у меня там росла маленькая Саша. Классное место, пережившее много всего. Хотя честно тебе скажу, что, если бы мне пришлось уезжать, я бы уехала без сожаления о городе. Я бы уехала с большим сожалением о собственном мире, который я в нем создала, об этой параллельной реальности. Было время, когда я очень много работала в других странах, и я примеряла на себя их среду городскую. Я понимала, что я в ней смогу так же прижиться, как и в Москве. 

Не стали бы скучать по кремлевским звездам?

Нет, не буду.

Москву затопило финально. До корпуса на Покровском бульваре я не дойду – время сворачивать, пока не заболел накануне защиты.

Хотя, заболеть можно несильно: отделаться легкой простудой даже без температуры. Вот прямо как с мокрым снегом: сначала он шел сплошной стеной, затем то редел, то усиливался…

Стоп. Выходит, в мире есть промежуточные фазы? А жизнь вокруг – не только про нолики и единицы? Существуют ли в мире оттенки? И отчего они возникают?